Жили они в Олларии пока не долго, но счастливо...Хммм...с Аглаей Кредон во главе? Ну-ну.
Луиза не питала иллюзий на счёт маменьки. И не сомневалась, что престарелая девица (держите меня, четверо!) Кредон будет настаивать на том, что вести себя надо так, как она сказала, то есть, поменьше пользоваться умом и побольше хлопать как следует почернёнными ресницами, чтобы нужные мужчины в штабеля укладывались и делали то, что им необходимо. Понимать, что то, что сработало на графе Крединьи может не сработать на всех остальных "перспективных" женихах, особенно, присматриваемых для Селины и Амалии - вдовая дочь была для госпожи Кредон чем-то попутным: удастся сосватать какого-нибудь графа или барона - хорошо, не получится - тоже не велика потеря.
И, естественно, дня не проходило, чтобы Аглая не сделала дочери замечание относительно её наряда, однако, Луиза всё равно действовала по-своему, потому как вдове Арамона только что дурно не ставилось от мысли о том, что придётся напялить на себя нечто, изобилующее рюшами и кружевами, превращающую её - и так не обладающую хоть сколько-то выдающейся внешностью - в нечто и вовсе непотребное, на подобии матери, которой, честно сказать, надо было бы подбирать наряд так, чтобы не уподобляться престарелой, но молодящейся морщинистой левретке.
Но попробуй скажи это госпоже Кредон! Тут же получишь её «ценное» мнение о себе. Да такое, что в пору будет забиться в подвал и не вылезать оттуда год, пугая своими стонами плача о своём несовершенстве не только домочадцев, но и соседей.
Собственно, с ворчания госпожи Кредон день и начался. Да и продолжился им, так что дети претворяли в жизнь ценный совет матери – молчали, не возражая, и старались не слишком часто попадаться бабушке… ну, насколько это вообще возможно.
Луиза с утра сходила на рынок, прикупить кое-что из необходимого лично ей. Вернувшись, занялась домашними делами, да и не заметила, как день прошёл. Вечер так же прошёл незаметно для особы, привыкшей слышать недовольное бурчание маменьки в спину, украсившись лишь нагоняем Люцилле, да так бы и не запомнился, если бы не стук в дверь.
- Вот же не терпится кому-то! – проворчала подошедшая к двери госпожа Арамона, отмечая, что маменьки не видно. Дети тоже как будто по комнатам. – И кого к нам принесло в такое-то время?
Мыслей о том, что за дверью мог оказаться ставший выходцем муж, голову даже не закралась. Ну как, скажите на милость, он может узнать, куда они уехали из осквернённого дома в Кошоне? Не у соседей же спросил, право слово!

Цилла Арамона.

Все сегодня было  не так. Все ее отказывались понимать – как и всегда. Понимал ее только один папенька, да и любил тоже он один.  Остальные в семье словно  сговорились обижать несчастную маленькую девочку – то и дело ругая ее и наказывая за обычные милые детские шалости. Вот и теперь – матушка – которую  девочка звала не иначе, как мармалюкой, заперла Циллу в комнате, строго-настрого запретив выходить оттуда.  И все это лишь из-за того, что Цилла решила пошутить с Амалией и громко взвизгнула у той над ухом, когда старшая сестрица  занималась вышивкой. Разумеется, дурочка Амалия перепугалась, взвизгнула тоже – это рассмешило Циллочку, но, увы, не надолго, и, вздрогнув, уколола палец иголкой до крови. И после этого Цилла была ухвачена за ухо и отконвоирована в комнату под аккомпанемент еще и бабушкиных нотаций о том – как должна себя вести вежливая девочка.
Девчонка начала верещать. Словно ее режут. И колотить кулаками в запертую дверь, требуя, чтобы ее выпустили. Но семейство уже настолько привыкло к ее выходкам, что не обращали внимания. Но вот произошло что-то... Что заставило Циллу замолчать и даже притихнуть. Со двора раздавался какой-то стук. Девочка подошла к окну и выглянула на улицу. Во дворе наблюдался очень знакомый силуэт. – Папенька! – Взвизгнула Цилла и, наплевав на запрет матери, выскочила из комнаты. – Папенька вернулся! – И с этими словами девочка  бросилась к двери, требуя, чтобы эти гадкие люди открыли дверь всенепременно и впустили ее обожаемого папеньку.

Капитан Арнольд Арамона.

Эта наглая баба – его милая женушка – посмела удрать. Удрать из своего дома, от своего мужа. Законного, между прочим. Уехать и забрать с собой детей. На старших-то плевать, а вот Цилла... Его кровиночка, его радость. Даже Циллу эта мерзавка увезла. Значит – надо было найти их всех. Найти и наказать беглянку, и забрать любимую дочку. А может... Может и всех их с собой забрать? Тогда точно будут слушаться, не посмеют перечить. Пегая лошадь была словно заговоренной, она привезла своего седока к новому дому его блудного семейства. Привезла так быстро, словно не было у нее хромоты, словно она назубок знала дорогу. Арамона сполз с седла с куда большей радостью, чем влезал на него, а затем, подойдя к дому, бухнул несколько раз кулаком в дверь. То – что это был за дом, чей он был раньше, каков он был – все это было для капитана Арамона неважным. – Открой. Немедля. Открывай, негодяйка беглая.

- Папенька! Папенька вернулся! - от пронзительного голоса Циллы Селина вздрогнула и чуть не выронила свечку. Мелкая сестрица пронеслась мимо, забыв и о наказании, и обо всём на свете.
Нельзя сказать, что Сэль не любила отца. Во-первых, его по полгода не было дома, поневоле заскучаешь. Во-вторых, к своим детям он всё же относился довольно хорошо, даже всерьёз запив, не бил и не обижал, разве что ругался громогласно, но к этому быстро привыкаешь. Однако девушка уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, что между её родителями совершенно нет ни любви, ни даже согласия, и по большей части в этом виноват именно папенька.
А вот Люцилла его боготворила. Когда он возвращался домой, просто не отходила ни на шаг, и только одного его и слушалась, а всю остальную семью и в грош не ставила, за что бывала неоднократно наказана, но не прекращала донимать всех вокруг, пока не возвращался отец.
Но почему-то в этот раз желание сестры немедленно броситься папеньке на шею ещё сильнее встревожило Селину.
- Цилла, Цилла, подожди! - девушка тоже ускорила шаг и встала за спиной матери, которая уже, как водится, начала ругаться:
- Чего встал, как пень сальный? Или дверь я для проветривания открыла. Входи, что ли.
Но папенька - а это явно был он, мелкая не ошиблась - не торопился войти. Он смотрел тяжёлым взглядом на родных, не двигаясь с места. И... Что-то было в его облике странное и пугающе неправильное. Сэль не могла пока понять, что, но почему-то ей даже здороваться с ним пока что не хотелось. Пусть сначала в дом войдёт хотя бы.

- Так входи, - Луиза сделала жест рукой. Открыв дверь она сделала несколько шагов назад, так что явившийся благоверный мог без особых помех не только водвориться в дом, но и закрыть за собой дверь. - Кто д тебя не пускает-то, бочонок пьяный?
Причин для подобного поведения Арнольда женщина не видела. Вроде и пришёл, и войти может, а что-то на пороге мнётся, будучи на улице. Странно.
- Или залился тинтой так, что забыл, как ногами шевелить?
Рванувшуюся к отцу Циллу госпожа Арамона схватила за ворот ночной рубахи чисто машинально. И так же машинально открыла, было, рот, чтобы высказаться по поводу неблаговидного поведения своей младшей дочери, и полюбопытствовать у Селины, почему она не у себя в такое время, но Люцилла сорвала все начинания матери, после долгих дёргнаний вырвав рубашку из пальцев. Не надо было много ума, чтобы понять, куда она так рвётся.
Что ж, если удержаться не получается, то зачем держать? Отчитать паршивку можно и позже, когда этот шмат свиного жира соизволит таки войти в дом. Или он решил так и остаться на пороге, понадеявшись, что верная жена не закроет дверь?
Вот век бы твою рожу не видеть, свин такой! - от души пожелала Луиза, глядя на мужа и чувствуя, как будто, какую-то неправильность в нём, вот только понять с ходу, что именно не так, не могла. Вроде и одет, как всегда, и обут. И пузо, отожранное на должности капитана школы оруженосцев то же... но что-то не так.
Что-то...
Что?

Цилла Арамона.

Как же они ей все надоели! Мармалюки, жабы гнусные! Как они смеют удерживать ее и не пускать папеньку?! Пальцы Сельки ослабли, и несчастная девочка Циллочка смогла вывернуться совсем и рвануться навстречу единственному человеку, который ее любит. Да, да,  любит! Он один. А все остальные – мармалюки гадкие! – Папенька, они меня обижают, Селька дразнится и дерется, мамака-шмаколявка дерется и запирает. – Разумеется, поведение самой милой Циллочки никоим образом не обсуждается, и не будет осуждаться папенькой – ведь он добрый к ней. Девчонка снова взвизгнула и проскользнула в открытую дверь, теряясь в наступающей темноте. Ее родичи могли лишь услышать ее мерзкий, но восторженный визг. – Ой, лошадка...  У Луизы, стоящей ближе к двери, была возможность разглядеть, что большое пятно, коим по ночной поре казалась ее младшая дочка, принялось прыгать, словно стараясь взобраться на что-то.... Какое-то чуть более темное, какое-то белесое пятно, расплывчато напоминающие лошадиный силуэт, и услышать ее противный капризный ноющий голос: - Папенька, я не могу...

-------------------------------------------------------------------------------------

Капитан Арнольд Арамона.

И прежде эта негодница «ласкала» его далеко не ласковыми прозвищами. В те времена в Арнольд Арамона даже пытался проучить свою, увы, благовверную шпагой плашмя по тощей заднице, плечам и спине... Но всегда сам позорно отступал перед жениной скалкой или кочергой... Или – чем она на тот момент решала показать доблестному капитану – кто в доме хозяин. И с таким же постоянством Арнольду приходилось ретироваться... Но сегодня... Сегодня ему нужно было иное – ему нужно было зайти в дом. – Как ты со мной разговариваешь, паршивка?! Или имя мое забыла?! Тмя – а не всю ту гадость, которую ты выплескиваешь, как помойное ведро. Немедленно...
Но что именно «немедленно» должна была сделать мадам Арамона она не узнала. Так как мимо Арамоны пронеслась вопящая и изрыгающая не меньшие, чем это получалось у родителей, ругательства любимая младшенькая дочка. Услышав слова жалобы на мать и сестру, капитан вновь взъярился. – Ах вы... Да как вы смеете?! Я сейчас... – Но ничего «сейчас» он сделать не смог, потому что – отчего-то – до сих пор не мог переступить порога дома. К тому же, любимая Циллочка уже пожаловалась, что не может взобраться на лошадку. Ну, хорошо же... За этими поганками он и после придёт. Капитан Арнольд Арамона в последний раз взрыкнул, изрыгая проклятие и угрозу, и развернулся в сторону толстенькой крестьянской лошадки, смирно – даже, будто, сонно, стоящей неподалеку. Он дошел до странного животного, вверх взметнулось белое пятно – Арамона подсадил капризно ноющую девчонку на лошадь. И через пару минут темно-белесое пятно пегой лошади уже растворилось в темноте. И лишь пристукивали какое-то время прихрамывающие шаги четырех копыт.

Сэль сжала подсвечник так, что пальцы побелели. Ей не привиделось, тени у папеньки действительно не было. А значит, он теперь...
Выходец - это слово было страшно произнести даже мысленно, но правду необходимо было признать. Отец Селины стал выходцем. И Люцилла...
Девушка инстинктивно дёрнулась за сестрой, но тут же остановилась. Нянюшка Дэниза, которая по сути растила детей Луизы вместе с ней, всегда говорила, что ни в коем случае нельзя выходить за порог к тому, у кого нет тени. И нельзя по имени называть. Забавно, но привычка обзывать мужа нехорошими словами в этот раз спасла маменьку.
А ещё Дэниза говорила, что есть старинный заговор, который помогает от нечисти не хуже, а то и лучше, чем молитвы Создателю. Кажется, нужна свеча - Сэль бросила взгляд на дрожащий в её руке огонёк - или свечи?
Четыре... Да, четыре и четверо. Пусть четыре Скалы... или Молнии... Как там начинается? Девушка пыталась расшевелить свой разум, вдруг ставший ленивым и вязким. Но в этот раз спасительные слова не потребовались - папенька, или то, что от него осталось, развернулся и грузно ушёл в ночь, вместе с Циллой, которая теперь тоже... выходец? Выходка? Выходёнка? Как это назвать?
Они вернутся, Сэль это понимала. Вернутся и попытаются увести её, маменьку, Герарда, мелких... Нет! Она не позволит. Не даст превратить их всех, живых и тёплых, в это холодное безжизненное нечто. Она вспомнит всё, что рассказывала Дэниза, расспросит других стариков, помнящих, как нужно защищаться от тех, кто приезжает на хромой кобыле, и в следующий раз она будет готова, она защитит своих родных от тех... кто ими когда-то был.
Селина дрожащими руками поставила подсвечник на стол, бросилась к маменьке и порывисто обняла её. Как бы там ни было, они ещё живы. И они будут бороться за своё право жить.