По дороге до площади Ричард готов был поклясться, что сегодня холоднее, чем было хоть раз за последний месяц. Все тело уже начинало болеть от попыток сдерживать дрожь — не хватало еще, чтобы решили, что ему страшно. Это ведь даже не было правдой. Намного больше, чем страшно, юноше было гадко — новости от эра Августа не предвещали ничего хорошего.
Он старательно отгонял мысли, что никто не захочет взять его на службу.
"Если не Ариго и не Килеан, то может хоть... Да мало ли достойных людей — хоть кто-то из Савиньяков! Да, пусть они не выступают сейчас против Оллара, но тоже Люди Чести!"
Перед выходом на площадь дрожь все-таки унялась, и стало, напротив, жарко. Дикон, волнуясь, одернул перчатку на правой руке и сразу понял, что сделал это зря. И без того ноющая ладонь отозвалась такой болью, что пришлось закусить щеку, чтобы не завыть.
Попытки выглядеть гордо, несмотря на нарастающую жару и не отступающую боль, требовали слишком серьезного напряжения. Дик замер смотрящим вперед изваянием — образцом исполнения церемониала. Только уход Катершванцев заставил хоть немного вернуться к реальности. Словно от одних воспоминаний об их заботе, боль в руке успокоилась, и юноша вздохнул свободнее. Зазвучал второй голос: "Я, граф Лионель Савиньяк..."
Дикон едва не поднял голову — вспомнились дорожные размышления. Появилась легкая, почти шуточная надежда и сильное любопытство — не Арно же он возьмет, не принято все-таки...
"Колиньяра! И как сказал — лучшего!"
Было обидно, хотя вроде не с чего, и было завидно — но тут хоть были причины. Оруженосец капитана королевской охраны! Ричард длинно вздохнул, проследив за гордо вышедшим вперед Эстебаном, и едва успел поймать себя на желании сжать кулаки. Второго приступа боли он может не выдержать — по крайней мере, стоя. Вместо этого Дикон гордо выпрямился и скосил взгляд наверх, рассматривая "Лучших Людей".
Вон Савиньяк, к которому шел Эстебан — было видно не слишком, но он не казался довольным. Может, его тоже заставили, как Дорак потребовал не брать самого Ричарда?
Но Окделл не смотрел на него больше пары мгновений. Он легко нашел обоих Ариго, Килеана и эра Августа, и долго еще поглядывал на них — но нет, никто даже не посмотрел в его сторону. Дорак, на которого юноша перевел глаза, даже на площадь не смотрел, все больше глядя на стоящих вокруг придворных. Дик едва не поморщился — интересно, что бы он сейчас мог сделать, если бы все пошло не так? За руку схватить?
Еще меньше внимания, чем Савиньяку, досталось королю, ведь рядом с ним сидела Катарина Ариго. Прежде Дикон не видел ее, но теперь смог воочию убедиться — слухи не врут. В окружении всех этих людей, рядом со своим несуразным мужем, она казалась хрупким цветком — прекрасным и беззащитным. Было и так жарко, но когда Ричарду почудилось, что он поймал ее взгляд, лицо запылало еще сильнее. Нет, конечно она не могла смотреть на него — но все же казалось, будто посмотрела. Он смущенно отвел глаза, едва ли всматриваясь в разноцветных людей на галерее.
Цветные наряды расплывались в длинную переливчатую ленту, которую прерывало только совершенно черное пятно. Дикон сразу понял, кто это. Конечно, как он не заметил — рядом с Их Величествами был и Ворон. Юноша нахмурился и упрямо сжал губы, стараясь рассмотреть в нем все те ужасы, о которых ему неустанно говорили, и совершенно не заметил, что... любуется.
Алва был удивительно красив — огромные глаза снизу казались беспросветно-черными, но Ричард легко представил их известную всему Талигу сапфировую синеву — вроде тех сапфиров, что то и дело отблескивали у маршала на груди под солнечными лучами. Его изящные черты искажала отталкивающая скука, а лицо, оттененное черными волосами, казалось до того светлым, что могло бы соперничать c мрамором.
Ричард уже совершенно нецеремонно задрал голову. Эр Август называл красоту Ворона даром Леворукого, и так верно и было — слишком уж легко притягивал взгляды тот, кто не заслужил ни восхваления, ни даже жизни.
Глаза начинали болеть, Дикон закрыл их и сразу распахнул снова — из-под ресниц ему почудился ответный взгляд. Действительно, в этот раз он не ошибся — Алва смотрел на него.
Окделл нахмурился, но глаз не отвёл — это казалось поражением. Прозвучавшее "Ричард Окделл" не заставило даже вздрогнуть — голова начинала кружиться, и происходящее казалось чем-то на грани яви. Дикон уже со всем правом поднял голову — сейчас ему должны будут бросить вызов, а он его, конечно, примет. Он отомстит и победит — во снах не умирают.
"...Принимаю вашу службу".
Ричард широко раскрыл глаза от удивления и резко зажмурился от накатившей головой боли. "Принимаю службу"... Это действительно был вызов, который придётся принять. Он переживёт эти три года, научится тому, что может — и отомстит. После, когда будет свободен.
Перед тем, как шагнуть вперед, Дикон бросил полный обиженного злорадства взгляд на побагровевшего Ги Ариго, прежде в его сторону даже не смотревшего.
На полпути юноша едва не споткнулся — вместо того, чтобы смотреть под ноги или хотя бы вперед, он смотрел на королеву. Сердце тревожно билось, пульс отдавался в висках — может, он больше никогда не увидит её так близко. Дорого бы он отдал, чтобы поцеловать сейчас её тонкие пальцы — тем более, что клятвы и верности она заслужила во сто крат больше. Больше, чем кто угодно из окруживших её мерзавцев!
Дикон не смел вновь поднять поднять взгляд выше ее рук — сейчас это было бы слишком заметно и совершенно непозволительно. Вместо этого пришлось посмотреть на Алву.
— ...Отныне бой герцога Алвы – мой бой, его честь – моя честь, его жизнь – моя жизнь. — произнес он последние слова.
Каждое из них казалось тяжёлым камнем, наваливающимся на плечи. Дикон не любил лгать, и от того равно отвратительны ему были и нарушение данной клятвы, и верность кровному врагу.
Глаза у Ворона и правда нечеловечески синие. Ричард поцеловал протянутую руку и тяжело поднялся, занимая положенное место за левым плечом.
Кто бы ни придумал это правило, сейчас Дик готов был благодарить его со всей искренностью — отсюда можно было совсем незаметно, делая вид, что рассматриваешь площадь, смотреть на Катарину. Она чуть склонила голову, и Дикон едва слышно вздохнул, приоткрыв пересохшие губы — из причёски выпала нежно вьющаяся прядка. Если бы он только смел, только мог её коснуться — всего лишь заправить прядь, всего лишь поцеловать руку!..
Ему нельзя. Зато, конечно, можно мерзавцу, которому он только что присягнул, и даже думать об этом было отвратительно.
Отредактировано Ричард Окделл (2020-11-12 23:58:50)